Ты изменил мою жизнь - Страница 8

* * *

В шестом классе я попал в коллеж Гийома Аполлинера в XV округе. Помню свой первый разговор с психологом. Со школьным психологом, разумеется. Прочитав дело Селлу А. Я. — сплошные угрозы исключения и прочие нелестные отзывы учителей, — он что-то возбудился и захотел со мной познакомиться:

— Абдель, ты ведь живешь не со своими настоящими родителями, верно?

— Это мои тетя и дядя. Теперь они мои родители.

— Они стали твоими родителями после того, как настоящие тебя бросили, верно?

— Они меня не бросали.

— Абдель, когда родители перестают заботиться о своем ребенке, это называется «бросить». Верно?

Задолбал этими своими «верно»!

— Говорю вам, они меня не бросали. Они поручили заботу обо мне другим родителям, вот и все.

— Это и значит бросить.

— Но не у нас. У нас так принято.

Психолог вздыхает, не в силах победить мое упрямство. Я решаю немного смягчиться, чтобы он от меня отстал:

— Месье психолог, не волнуйтесь, все в порядке. Нет у меня никакой психологической травмы.

— Нет, Абдель, травма все-таки есть!

— Ну, как скажете…

Одно могу сказать точно: мы, дети района, жили, совершенно не видя краев. Мы никогда не получали ясного сигнала: «вы вступили на опасный путь». Родители молчали, потому что просто не знали, что говорить. Даже если им не нравилось то, что мы делаем, они ничего не могли изменить. В большинстве арабских или африканских семей ребенок набирается опыта самостоятельно, даже если это грозит опасностями.

Так заведено. Разговоры о морали, о нравственности оставались для нас пустым звуком. Мы просто не понимали, что это такое..

— Парень, ты свернул на кривую дорожку! — говорили мне учителя, директор магазина, полицейский, который поймал нас в третий раз за две недели.

Ну и чего они ждали? Что мы в испуге воскликнем: «О боже! Я сделал ужасную глупость! Что на меня нашло? Я же разрушаю свое будущее!»

Будущее — это тоже было что-то непонятное, недоступное нашему уму. Мы никогда не думали о том, что с нами будет дальше, ничего не планировали — ни что будем делать сами, ни что сделают с нами. Нам просто было по фигу.

* * *

— Абдель Ямин, Абдель Хани! Мальчики, идите сюда! Вам пришло письмо из Алжира! — звала нас Амина.

Мы ей даже не отвечали. Все это нас уже не касалось. Письмо валялось в прихожей, потом Белькасим наконец открывал его и кратко пересказывал нам.

— Это от вашей матери. Она спрашивает, как дела в школе, есть ли у вас друзья.

— Друзья? — фыркал я. — А ты, пап, как думаешь?

* * *

Нас заставляли ходить в коллеж, и иногда мы даже туда ходили. Мы опаздывали, громко разговаривали на уроках, шарили по карманам и сумкам других детей — просто так, для прикола. Все что угодно становилось поводом посмеяться. Страх, который мы читали на лицах, возбуждал нас, как бегущая газель возбуждает льва..

Но нам не нравилось гоняться за слишком легкой добычей. А вот смотреть, как жертва мечется, подстерегать, выжидать момент, когда она решит, что опасность миновала, слушать, как она торгуется или молит о пощаде, внушить уверенность, что мы не хотим ничего плохого, — и тогда нанести удар…

Короче, прощай, милосердие.

* * *

У меня завелся хомяк. Мне отдала его одна девчонка в коллеже, где я учился уже в пятом классе. Кроме меня никто не хотел его брать. Она, бедняжка, потратила все карманные деньги, чтобы завести друга, но в последний момент не решилась принести его домой. Боялась, что родители будут ее ругать.

— Не надо было его покупать! Отец не разрешает держать животных в квартире, он всегда про это талдычит.

— Не парься, найду я ему новых хозяев.

Хомяк — ужасно забавная разновидность крысы. Он невозмутимо грызет печенье, пьет, спит и ссыт. Моя тетрадь по математике промокла насквозь.

Несколько дней я таскал хомяка с собой в рюкзаке. В классе он вел себя тише, чем я. А когда он начинал пищать, мои приятели поднимали шум, чтобы заглушить его. Они тоже отлично умели нарушать спокойствие.

— Ясин, ты что, защемил палец молнией пенала?

— Простите, мадам, но это был вовсе не палец, и мне очень больно!

Взрыв хохота. Даже юным буржуйчикам из XV округа нравятся наши выходки. Все знают настоящий источник странных звуков из моего рюкзака, но никто нас не выдает. У Ванессы (да-да, у той самой) доброе сердце, она переживает за хомяка.

На перемене она подходит ко мне:

— Абдель, отдай его мне. Я буду за ним ухаживать.

— Дорогуша, животное стоит денег. А как ты думала?

В тот раз вымогательство не прокатило, но я надеюсь взять реванш.

— Ну и пожалуйста. Нужен мне твой хомяк…

Блин, она не ведется. И тут мне в голову приходит коварная мысль. Я продам ей хомяка по частям.

— Слушай, Ванесса, я собираюсь сегодня вечером отрезать ему лапку. Поглядим, как он будет бегать на трех. Хочешь посмотреть?

Голубые глаза Ванессы вращаются в орбитах, как мои трусы в барабане стиральной машины:

— Ты что, псих?! Ты этого не сделаешь!

— Мой хомяк, что хочу, то и делаю.

— Ладно. Я дам за него десять франков. Завтра принесу. Но ты его не тронешь!

— Договорились.

На следующий день Ванесса приносит десять франков. Зажав монету в кулаке, она говорит:

— Сначала покажи хомяка.

Я приоткрываю рюкзак, она отдает деньги.

— Теперь давай хомяка.

— Нет-нет, Ванесса! Десять франков — это только за одну лапку. Если хочешь другую — еще десять франков.

В тот же вечер она приносит деньги к моему дому.

— Отдавай хомяка, хватит уже!